Об игумене Никоне

Родился он в 1894 г, а скончался в 1963 г. Был он с христианской семьи, но когда пошел в школу, а особенно в реальное училище, то совершенно потерял веру. Полностью. И глубоко поверил тому, что наука способна ответить человеку на все вопросы его жизни и дать ему полноценное мировоззрение. Он полностью потерял веру и увлекся науками. Но потом, занимаясь ими, увидел, что наука вообще не занимается мировоззренческими вопросами. Ее не интересуют вопросы души и вечности. Тогда он целиком и полностью погрузился в философию, изучение истории философии. Здесь он достиг больших успехов. Вообще он был очень талантливый человек, спал очень мало, читал очень много, буквально на последние деньги покупал книги, хотя даже в самые сильные русские морозы ходил в полуботиночках.

Он достиг порядочных знаний, и к нему приходили даже преподаватели - проконсультироваться по некоторым вопросам философии, зная, что он знаком с этими вещами. Здесь он знакомится также с восточной философской мыслью, практикой не занимается, но знакомство имеет. К чему он пришел?

- Я увидел, - говорил он, - что не философ, то философия. А где же истина?

После этого, разочаровавшись и в науке, и в философии, он поступает в психоневрологический институт. Разочаровывается и там. Оказалось, как он выражался, что "там занимаются кожей, а не душой". Эти искания приобретают у него настолько драматический характер, что, как он говорил, я был не грани самоубийства от потери смысла жизни.

- Зачем я живу? Все умирают, и я умру! И какое имеет значение, как я проживу?

И вот в 1915 г., летом, в 12 часов ночи, когда он находился в страшном переживании и размышлении по поводу этого, он уже не выдержал, вспомнил ту веру, которой его научили в детстве, и воскликнул:

- Господи, если Ты есть, откройся мне. Ты же видишь, что я не ради любопытства, блага или блаженства, или чего-либо. Откройся мне, есть Ты или нет?

Это был, говорит он, такой вопль моей души, на грани полной жизненной катастрофы. Буквально на грани самоубийства. И вот здесь произошло то, что буквально перевернуло всю его последующую жизнь.

"Это было в 12 часов ночи. Меня охватило такое состояние, такая радость, такое непередаваемое состояние близости Божией, бытия Божьего, что я воскликнул: Господи, я готов на любые муки идти, только бы не потерять то, что Ты мне сейчас открыл!"

"Мне Бог открылся в полную силу. И я был готов идти на любые страдания и муки".

Настолько это созвучно с тем, что происходило в первые века христианства. Мученики - как это могло быть? Как могло сохраниться перед лицом жестокого закона "христиан кальван"? Вот как! Если человек получал такое извещение в душе своей - он был готов идти на любую смерть.

"Через некоторое время, когда я немножко пришел в себя, я слышу размеренные и мощные удары колокола. Сначала я подумал, что это звонят в местной церкви, Вышнем Волочке, он был недалеко. Потом вспомнил - 12 часов ночи, при чем тут звон? Звон продолжался: размеренный, большой колокол".

Но он не случайно изучал философию. "Я убедился: звон есть! Но я подумал - не психологизм ли это? (т.е. не галлюцинации ли? - А.О.) И меня долго смущали эти сомнения. Звон колокола - что это такое? А потом я так был рад и так был утешен, когда вспомнил, что у Тургенева есть рассказ "Живые мощи". Когда Лукерья перед смертью слышала звон колокольный и говорила: звон сверху (она по смирению не сказала - с неба). Потом я купил книжку Булгакова и удивился: и у него нашел то же самое. У него ведь тоже было обращение, когда он после смерти своего сына тяжелейшим образом переживал, и у него то же самое было. Опять этот звон колокольный. Размеренные удары мощного колокола. Я тогда понял: видимо, эти внутренние извещения Бога, соприкосновение Бога с душой человека иногда выражаются в таких внешних церковных феноменах".

Кстати, обратите внимание: когда началась революция - что прежде всего делали? Срывали колокола! Они за душу трогают больше всего. Колокол взывает к совести. Поэтому прежде всего и срывали ненавистный колокол.

Так совершилось его обращение. После этого он поступает в Московскую духовную академию вольным слушателем. Там особенно усиленно посещал лекции по апологетике, которые читал Павел Флоренский. Они многое ему объяснили. Слишком много сомнений было в предыдущий период его жизни. "В школе и в реальном училище нам никто не отвечал на вопросы. Священник приходил, читал Закон Божий, но когда мы задавали вопросы, он молчал, или не отвечал, или говорил: 'Отстаньте!'. И вообще заунывно читал - и все. И мы действительно выходили атеистами".

Кстати, Булгаков из семинарии ушел почему? "Убедился, что Бога нет!" Так что это печальная картина того времени. Кстати, и не только того времени. В духовных школах слишком часто присутствует эта схоластика, мертвое изучение богословия без соответствующей жизни, а она, действительно, способна убить душу.

Вольным слушателем московской духовной академии он проводит определенное время. В 1931 г., когда начинаются самые страшные гонения, он принимает монашество. Представьте себе! Это как стать христианином тогда, когда вышел закон "христиан кальван". Его через 2 года арестовывают в тот же самый день Благовещения, иеромонахом, и отправляют в лагерь. Вот в чем был садизм: духовенство сажали обязательно с самой отъявленной шпаной. И он потом говорил: даже не холод и не голод, а самое жуткое, что было здесь - это совместное пребывание в одном бараке со шпаной. Страшное это дело. Когда он прочитал "Один день Ивана Денисовича" А. Солженицына, то сказал:

- О, если бы так было у нас! Это чуть бы не курортом для нас выглядело. Это ж идеальные условия! Видимо, его посадили в какой-то особый лагерь... Если бы так у нас было...

Лишения, которые он перенес, видимо, были очень тяжелыми. Он надорвал себе сердце, был вообще больным человеком. Получилось так, что он был освобожден в 1937 г, за несколько дней до "выстрела Кирова", потому что после этого выстрела уже никого не отпускали, а повторно давали сроки. Он был освобожден до этого, и это его спасло. Но спасло еще и другое. Его взял к себе в Вышнем Волочке один очень уважаемый в городе врач в качестве универсальной прислуги. У них дом, сад и огород, и он делал там всю черную работу.

"И здесь, - говорит он, - у меня была другая школа, внутренняя. Я был сыт и одет, но то, что происходило, было не легче, чем в тюрьме. В другом отношении, а именно - семья была совершенно атеистическая (они его знали и раньше). Там были две сестры, которые буквально насмехались надо мной. Издевались, особенно одна из них. Они все работали врачами, и психологически было очень трудно".

Но здесь происходит эпизод, который заслуживает самого пристального внимания. Одна из сестер очень тяжело заболела, кажется, раком. У нее был совершенно тяжелый характер. Ухаживать за ней очень часто приходилось ему. Он устроил ей звоночек, часто при ней находился, так как остальные работали. А она была страшно нервная, гневливая, оскорбляла, ругалась. Но однажды она увидела сон, ей явились какие-то старцы и сказали:

- В вашем доме есть священник, который принесет тебе спасение.

Этот сон повторился. Она была в недоумении, никогда не думала, что он священник. Привыкла, что он как служка тут. Потом вспомнила - это ж он, Никон! После этого попросила у него исповеди. Она, атеистка. Батюшка Никон говорил, что это было сплошное рыдание. После исповеди она так изменилась, что все в доме не могли ничего понять. Из фурии и демона она превратилась в кроткого ангела. Это на всех произвело такое впечатление, что они были потрясены. Она умерла как христианка. Вторая ее сестра после этого также приняла христианство, приняла монашество, и когда она умерла, то весь город хоронил ее, но никто и не знал, что у нее под подушкой лежит ее монашеское облачение. Вы поняли его подвиг. Это при невероятной трудности, сколько приходилось терпеть и смиряться. Он, говорил, что это была высшая школа смирения.

Затем в 1943 или 1944 году, когда стали открывать храмы, он дал характеристику (ему дал еще в лагере его епископ, он ее берег), и ему дали возможность служения в г. Козельске.

Там он жил на квартире у монахинь Шамордина монастыря (монастырь был закрыт) и вот там я его уже начинаю помнить. Вы знаете, это была кожа и кости, живой скелет. Действительно, это были голодные годы, Монахини питались очень плохо. Представьте себе, на кастрюлю трое-четверо монахинь и он - одну столовую ложечку масла. Вообще, жил он самой подвижнической жизнью.

Помню один случай. Я был маленький, а его пригласили в гости. А у меня была "великая скорбь". Окотилась кошка и не принимала котят. Это ж трагедия просто! Поэтому, когда батюшка пришел, я ему сходу все рассказал, вот такая беда. Ну ладно. Сказал и все. Потом сели за стол, меня тоже посадили, пьем чай, и вдруг сцена немножко в стороне, как на показ: кошка растянулась, и все котята ее сосут. Этот эпизод остался на всю жизнь.

Затем было много других поразительных случаев из его жизни. Я расскажу еще один. [Я был очень маленького роста.] И вдруг однажды, а жили мы в Гжатске (теперь это Гагарин) в одном доме, где-то в мае или начале июля он подзывает меня:

- Лешенька, поди сюда!

Я подошел. Он берет линейку и карандаш, подводит меня к двери, кладет линейку и отчеркивает. На следующий день - опять. И говорит:

- Смотри, линейка выше!

И так каждый день меня подзывал, и все отчеркивал. Я смотрел: ой, как интересно! линейка все выше и выше! А где-то в августе он вдруг перестал, подзывать. Я уже смекнул, в чем дело, и начал вопить:

- Батюшка, померяйте меня, померяйте!
- А зачем? Нет!
- Ну померяйте! - он померил и говорит:
- Видишь, на месте все стоит.

Мне это неприятно было, а он отвечает:

- Ты что же, хочешь быть выше Господа Бога? Сам Господь был такого роста.

Но за эти 2 месяца я стал такого роста, что когда пришел в школу, как завопит весь класс, особенно девчонки:

- Алик то какой стал!

Я весь покраснел - и бежать. Я вырос за два месяца больше, чем на голову, это было потрясающе. Причем - каждый день он отчеркивал. Маменька, которая была полтора метра ростом, водила меня за ручку, я был ниже ее, а сейчас я на голову выше. Это факт поразительный.

Но для нас все это казалось настолько естественно, что мы не предавали значения. Фактов такого рода у него много было. Моя тетя умирала. Страшные боли у нее. В 5 утра прибежала ее дочь: "Батюшка, что делать, она просто умирает?" Он дает ей чайную ложечку кагора, налил в стакан и говорит: отнеси ей. Отнесла.

Та заснула и проснулась, как ничего и не бывало - все прекратилось. Она буквально умирала!

Таких случаев много было. И что поражало - во всех этих чудесах - они проходили как бы незаметно, как закрыто. Никакого эффекта. Все проходило как бы закрытым образом.

И действительно, обращаешь внимание, как в Евангелии Господь говорил: никому не рассказывайте. Так и здесь. Ничего внешнего, кричащего, впечатляющего. Как будто само собой происходит.

Он, кстати, сказал одной женщине из Гжатска (в настоящий момент я живу в Сергиевом Посаде, а жили мы в Владимирской области), а она вдруг говорит моей маме и мне:

- А вы в Сергиев Посад, в Загорск, когда переезжаете?
- А почему в Загорск?
- Как же? А батюшка говорил, что вы будете жить в Загорске...

Представляете? Нам не говорил, а сказал это кому-то. Вообще эта внешняя сторона, она особенно впечатляет. Но поражает не это.

Я говорил о свете, что Серафим Саровский там освещался. Я вам могу сейчас засвидетельствовать, что иногда, когда батюшка выходил утром после молитвы, я на него смотреть не мог. Невозможно было смотреть. Свет не такой, не солнечный, а другой. Если было богослужение, он вставал в 5 часов, не было - в 6. И молитва его продолжалась до литургии, или до 9-10 часов утра. Иногда он приглашал всех совершить т.н. пятисотеницу, когда 500 молитв Иисусовых совершалось особым образом... Всегда читал святых отцов, особенно завещал нам изучать и иметь своим руководителем творения святителя Игнатия Брянчанинова.

Лекция А. Осипова в г.Таллине